Александр Круглов (Абелев)
Талант – это труд, изнуряющий, нередко и мучительный («творческие муки») труд.
Не тот труд, когда знаешь, чего достиг сегодня и что осталось на завтра; не тот, когда трудятся руки и мозги, и чем лучше они трудятся, даже чем сильнее устанешь, тем на душе спокойней. А тот, когда беспокоится, бодрствует и трудится именно душа. То есть и все то в ней, в чем мы и не могли бы отдать себе отчета. (Нередко эту тайную работу души в человеке можно запеленговать по своеобразной утомляемости, рассеянности, заторможенности, страху новых впечатлений.) Быть талантливым – надо еще решиться, не испугаться собственного непознанного, собственной стихии. Которая вполне может оказаться и не по силам…
Но как соотносятся явный труд (план и усилия) – и неявный труд таланта?
Правы те, хотя и неточны, кто говорит, что гений (талант) – это девяносто девять процентов труда и один процент вдохновения. Это значит: вмешательство гения, или вдохновение, венчает обычно упорный труд, вызванный искренним глубоким желанием – желанием всего твоего существа – постичь, воплотить чувствуемое, добиться искомого. Труд не ведет к результату, а наводит на него. Известный совет французского математика, как решать задачи, говорит о том же:
главное – не то чтобы неотступно «решать» задачу, а неотступно желать ее решить, думая больше над условиями задачи, и решение придет.
В общем, надо суметь задать труд душе. А когда вам действительно всей душой что-то интересно, вы, уж конечно, не откажете своей собственной страсти в сколь угодно тяжком видимом труде, труде подчас отчаянном, ибо результат не зависит от него напрямую (так что нередко вынужденные досадные перерывы в работе быстрее приближают результат, чем сама работа) – и в конце концов эти муки творчества, как и муки застоя, могут вознаградиться откровением таланта.
Вы бьете и бьете кайлом какую-то скалу, отступаете и снова бьете, пока из нее не брызнет – сама по себе и одновременно в результате вашей страсти – живая струя.
Подлинный талант – не изобретает желаемое, а открывает, ищет и находит; а что именно откроется, что будет им найдено – того, естественно, предусмотреть невозможно. (Потому-то тенденция, навязывая таланту ответ, убивает искусство. Тенденция и талант имеют противоположные векторы.) Талант на то и талант, чтобы видеть острее, шире и глубже, чем позволяют даже собственные, добытые опытом и умом, представления художника, и потому управлять им он не в силах и не должен. Не знает художник до конца, что он «хотел сказать», а если и думает, что знает, то фактически, своим произведением, вполне может «сказать» нечто прямо тому противоположное. Благословить, например, вместо проклятия и т.п. И лучше всего искусство выполняет свое общественное предназначение, когда ничему не служит. Все это безусловно так.
Но самому таланту отнюдь не все равно, что у него получится: в словах, на холсте или в звуках у него должно запечатлеться точно то, единственно важное, что он видит и открывает для себя. Публика, может и сам автор иной раз давно удовлетворились бы тем, что написано или нарисовано, но неудовлетворенным может остаться сам талант, с досадой чувствовать: нет, не то и не то. Он, понятно, не мог бы рассказать, чего хочет – нет у него общепринятого языка (другого языка, кроме языка его искусства) – но требования его к себе абсолютны.
Талант находит то, что находится, неизвестную до него правду – и, естественно, не может сделать этого по заказу. Но что именно может стимулировать прорывы таланта – того предсказать нельзя. Может быть это будет, как у Шиллера, запах гнилых яблок (державшихся на этот случай у него в ящике письменного стола). А может быть и заказ: если заказан не результат, а, так сказать, направление, и это направление не против твоего душевного естества.
Между прочим, у настоящих поэтов слова, которые «заказали» размер и рифма, вполне могут оказаться самыми точными и замечательными, даже ключевыми (как долго искомое Пушкиным слово «страдать» в стихе – «я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…»). Здесь «взведенное», талантливое подсознание уже не просто соучаствует в работе сознания, а срабатывает самостоятельно (в ответ на стимулирующее «скажи что-нибудь – только чтоб кончалось на определенные буквы»). Вообще, гениальные слова рождаются чаще всего именно в поэзии, жанре, где каждое слово будто несвободно. Размер сковывает сознание, а подсознание – тем самым – выпускает на свободу!
Бывает также, что один гений подскажет другому сюжет (как Пушкин Гоголю сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» – будто «поруководит» им: вот вам и возможность «руководства». Это возможно потому, что сюжет – только повод, только способ высечь искру, зажечь огонь…
…А есть такие области искусства, где идеальное исполнение заказа и составляет то, в чем может быть талантлив талант (например архитектура, дизайн). Где эстетическое, в худшем случае, есть приложение к функциональному (заказному), а в лучшем – продолжение функции, плод ее изощренного постижения.
